Рождение «Сталкера»: попытка реконструкции

Андрей Арсеньевич не умел отдыхать, предаваясь сладостному безделью. Его постоянно снедала мыслительная работа.

Татьяна Трусова-Уманская: Он приехал со съемок взбешенный. Что и как у него происходило с Тарковским – не знаю. Но он сказал, что «Сталкер» напоминает ему дом Собакевича, где железная воля хозяина боролась с замыслом архитектора, отчего дом несколько перекосило набок. И просил меня не смотреть фильм. Он после «Сталкера» говорил, что актер – это раб, который обожает свое рабство. И не хотел больше играть, не хотел ни Тарковского, ни Михалкова – вообще никого. Тогда он и начал всерьез мечтать о режиссуре, а потом и перешел к ней.

никогда не показывал, но интонацию заставлял точно повторять. Он не всегда вникал, как они говорят на съемке, но зато на озвучивании вынимал душу: попробуй, поведи голос наверх, а ему надо вниз – часами

Актриса стала корчиться и биться в реальных судорогах, они становились все сильнее, продолжались уже пару минут, но Андрей Арсеньевич не останавливал съемку. Княжинский дважды отрывался от камеры и вопросительно смотрел на Тарковского, но тот зачарованно смотрел на бьющуюся в судорогах актрису и шепотом приказывал оператору: «Не выключай, не выключай камеру!» Андрей Арсеньевич с жадным любопытством ждал, что будет дальше. Глаза Алисы потеряли осмысленное выражение, а конвульсии стали такими сильными, что я не выдержал и, заорав: «Вы что, не видите, что ей плохо!», ринулся в кадр, не дожидаясь режиссерской команды «Стоп!».

Чтобы сыграть в надрывной интонации, которой требовал Тарковский, Саша совершал невероятное насилие над собой. После съемки у него дрожали руки, и его всего пробивала дрожь. Для Кайдановского, бесстрашного, свирепого и виртуозного, умевшего драться, как мало кто, эта нелепая, неумелая драка была насилием и над его физической пластикой – точной, решительной, агрессивной. Ему нужно было преодолевать навыки, приобретенные занятиями боксом. Тарковский требовал от него женственного, «неудалого» наскакивания на Профессора, непротивления Писателю и захлебывающегося, почти детского плача. После съемки этого эпизода Саша Кайдановский был совершенно обессилен, ибо ему приходилось играть против своей психики, против физиологии, пластики, против характера и привычек.

Окна для одной из декораций нашлись в выселенном доме в стиле модерн во Вспольном переулке, где были совершенно уникальные, хотя и потрескавшиеся выпуклые стекла ручной работы. За небольшую плату рабочие эти окна вынули из коробок, и Владимир с Рашитом перевезли их на «Мосфильм».

* Владимир Фабриков: На Павловских улицах, неподалеку от Даниловского кладбища сносили старые кварталы еще XIX века. Нам дали разрешения брать все что нужно, и я старые чугунные раковины вырывал, трубы, крашенные и по сто раз облезшие, газовые колонки, драный и протертый линолеум, дверные коробки, крючки, запоры. Я там нашел много вещей, абсолютно исчезнувших в Советском Союзе. Например, французские радиаторы парового отопления начала ХХ века – высокие, фигурные, с орнаментом, очень интересные. Мы их в павильон привезли и в декорацию поставили. Настоящие, подлинные фактуры. Сделать такие практически невозможно. Я после «Сталкера» еще два года на все развалины оглядывался. А вдруг там что-нибудь полезное?

Аппарат для изготовления паутины изобрел человек по имени Иван Матиец. Он выстреливал тончайшими пластиковыми нитями, которые на воздухе мгновенно застывали и были страшно похожи на паутину. Этот Матиец на всех картинах делал паутину. От сказок Птушко до Тарковского. А потом он умер, его машину сломали, и больше этого никто уже делать не умеет.

Бар был установлен примерно в метре от забора психиатрической больницы. Когда мы уезжали, ее пациенты, перелезая через забор или выбираясь через подрытую под забором нору, варили под полом нашей декорации чифир, а может и что похуже. Мы обнаружили это и очень боялись, что они сожгут нам декорацию. Помимо своей адской кухни они, не особо затрудняясь, справляли малую нужду на крыльцо и ступеньки декорации. Все это замерзло безобразными желтыми наледями. Когда мы приехали для съемок, то хотели сколоть их, но Тарковский запретил, сказав, что это правда жизни, и не нужно лакировать действительность. Именно на такой мерзкой наледи по-настоящему поскользнулся Писатель.

пришли туда в конце октября 1978 года. Пейзаж был просто кошмарный. Мы ничего не декорировали, все и так оказалось очень «сталкерское». Трубы дымили, из гигантских градирен поднимался пар, вокруг озера аспидно-черного цвета – холмы угольной пыли, на которой тогда работала электростанция. Мы лишь использовали существующий вид заднего двора этого промышленного объекта. Было холодно, морозно, на земле уже лежал снег. Ужасающее черное озеро еще дымилось теплом. Сцены входа и выхода из бара снимали с операторского крана и уложились в два дня. После этого выносную часть декорации вернули на студию, соединили с основной декорацией бара и там досняли этот объект.

Чтобы быстрее готовиться к съемке, мы с Машей в конце смены стали спрашивать у Андрея Арсеньевича и Княжинского, какая будет завтра мизансцена, где будет стоять и как двигаться камера. Это позволяло на следующий день, не дожидаясь режиссера, выстраивать панорамы, укладывать рельсы и вчерне, без актеров проходить по движению предстоящий эпизод. Потом приезжал Тарковский, и он мог сразу начинать репетировать. Это простое решение оказалось очень эффективным, оно ускорило работу, и мы стали перевыполнять план. И обед был, как правило, вовремя, что помогало сохранять нормальные отношения в группе.