Вопрос смерти и жизни

Моя работа – примириться с моим телом и любить его,
целиком и полностью, чтобы из этой стабильной
сердцевины я могла действовать с силой и щедростью.

Шопенгауэр как-то сравнил любовную страсть с ослепляющим солнцем, – отвечаю я. – Когда оно меркнет с годами, мы вдруг замечаем прекрасное звездное небо, прежде скрытое от нас солнечным сиянием

Диккенса «Рождественская песнь»

Душевная боль и скорбь – та цена, которую мы платим за мужество любить других[1].

словами из автобиографии Набокова «Память, говори»: «Колыбель качается над бездной, и здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя вечностями тьмы»

Жизнь временна – всегда, для всех.
Моя работа – жить, пока я не умру.
Моя работа – примириться с моим телом и любить его,
целиком и полностью, чтобы из этой стабильной
сердцевины я могла действовать с силой и щедростью.
Вероятно, я могу стать кем-то вроде первопроходца
в умирании для моих друзей, братьев и сестры.
Я решила стать примером для своих детей – примером
того, как надо умирать.

Я говорю себе, что все разузнаю. Правда, велика вероятность, что я буду все откладывать и откладывать и в итоге не попаду ни на один.
Я будто жду, что меня кто-то спасет.

Я хочу обнять ее, прижать к своей груди, поцеловать. Но слез уже меньше; я не чувствую ни мучительной раны в груди, ни жгучей боли. Да, я знаю, что больше никогда ее не увижу. Да, я знаю, что смерть ждет меня, что смерть ждет всякое живое существо. Но с тех пор, как умерла Мэрилин, мысли о собственной кончине даже не приходят мне в голову. Хотя мне тяжело об этом думать, я не охвачен страхом. Такова природа жизни и сознания. Я благодарен за то, что у меня было.

Я беру четыре произведения – «Когда Ницше плакал», «Шопенгауэр как лекарство», «Лжец на кушетке» и «Проблема Спинозы» – и не спеша перелистываю страницы.
О, с каким удовольствием я писал эти книги! Зенит моей карьеры!

Две разновидности памяти могут работать независимо и даже конфликтовать друг с другом.