Издательский дом «Самокат»

Бобовым зернышком казалась отсюда деревня, бесконечными — горы и море.

— Я прихожу сюда, чтобы вспомнить, как я мал, — прошептал дед у него за спиной.

— Дедушка, а что там дальше?

— Много доброты, много боли. Справедливость и несправедливость.

— А мы?

— Путешествуем от одного к другому.

— И мы?

— Что мы?

— Мы, дедушка, мы с кем?

— С кем мы? — Дед засмеялся раскатисто, а потом внезапно замолчал. — С тем, что говорят весы внутри нас, пусть даже мы о том не знаем. У каждого в душе есть весы, чтобы взвешивать малое и великое, легкое и трудное. Иногда, правда, в суете мы забываем о своих весах и начинаем все мерить по чужой мерке. И делаем то, что нравится другим. Потому-то я и ухожу сюда так часто, подальше от людей, — чтобы забыть ненадолго о том, чего хотят другие, и вспомнить, что нужно мне.

— Я, дедушка, проеду по всему миру, а потом вернусь и расскажу тебе, что я видел.

— Э, мальчик мой, везде одно и то же. Я не одно путешествие совершил, оставаясь на месте сам по себе. У каждого из нас есть камень. Я свой нашел. Я провел здесь долгие годы, здесь и хочу остаться. Внизу, под этим камнем. И если мне повезет, я прорасту деревом, и ветви мои будут вглядываться в тот же мир, что и я сейчас. Но ты — ты делай то, что хочешь. Только когда вернешься из путешествий, не забывай приходить сюда. Давай отдохнуть своим весам, чтобы они не ошибались. А я буду здесь и буду ждать тебя.

вот бы иметь на лбу кнопочку, нажал ее — и исчез. Почему Бог не сделал нам таких? Было бы гораздо лучше иметь кнопочку, чем этот пупок в странном месте.

— А где он?
Этого Лена не знала. Он сбежал еще до ее рождения.
— Сбежал? — переспросил я в ужасе.
— Ты что, плохо слышишь? — Лена смотрела на меня сердито.
— А кстати говоря — для чего человеку вообще папа?
Я не нашелся, что ответить. И правда, какая от пап польза?
— Они могут что-нибудь построить. Стенку, например.

Лена очень хорошая, когда к ней привыкнешь

Она очень худая. Дед говорит, что она конь-девица, хотя на вид она больше похожа на велосипед.

Папы там никакого не имеется, хотя Лена говорит, что для одного место вполне бы нашлось, если разобраться в подвале.

У нас три этажа и темный чердак, потому что нас очень много: мама, папа, Мина четыр­надцати лет, Магнус тринадцати, Трилле девяти и Крёлле — ей только три. Плюс дедушка в подвале.

Она приземлилась точно посреди мостовой и так ударилась попой, что еще два дня потом лежала на животе.

Может, не я один виноват, подумал я, но вслух этого не сказал. Я очень радовался, что она жива. Все было как обычно

Но я все равно не мог не думать, что было бы, если б она упала, пока я тащил матрас. Как-то грустно, если бы она взяла и так померла. И у меня не стало бы Лены. А она мой лучший друг, хотя и девчонка. Я ей этого никогда не говорю. Не решаюсь сказать, потому что не знаю: а вдруг она меня своим лучшим другом не считает? Иногда я верю, что считает, а иногда — нет. Это по-разному бывает. Но я много об этом думаю, особенно когда с ней что-нибудь случается, например, она падает с канатной дороги на подложенный мною матрас; тогда мне все-таки очень хочется, чтобы она назвала меня лучшим другом. Не вслух, конечно, и не при всех, а так — шепнула бы просто. Но от Лены такого не дождешься. У нее не сердце, а камень, такое закрадывается подозрение.