Наталья Рашковская

— А жители Константинополя знали, что город обречен? — спросил он.
— Знали.
— Тогда почему так мало людей бежало до его осады и разграбления?
— Спросите немецких евреев!

Одно дело — знать, что конец близок, — добавил я, дипломатично пытаясь не сесть на мель, — но верить в это — совсем другое дело. Выбросить целую жизнь за борт, чтобы начать сначала в совершенно чужой стране, — может быть, и героический, но совершенно безрассудный поступок. Немногие на него способны. Куда повернуться, когда вы в ловушке, когда зажаты в тисках, когда выхода нет и дом в огне, а ваше окно на пятом этаже, так что и не прыгнешь? И берега другого нет. Некоторые решали покончить с собой. Но большинство предпочитало надеть шоры и жить надеждой. Когда турки вошли в Константинополь и разграбили его подчистую, улицы города переполнились кровью этих самых людей, живших надеждой.

А у тебя нет такого секрета, секрета, лежащего на душе столь тяжким бременем, что он становится стеной, снести которую невозможно?

о опыту знал, что иногда лучше остановить прекрасное мгновение, чем поторопиться и все испортить.

Вероятно, он принадлежал к поколению, которое обговаривает все хоть чуточку неоднозначные вопросы, а я к поколению, оставляющему очевидное невысказанным.

говоря начистоту, я так никогда и не узнал человека, который скрывался за фасадом, выстроенным моим отцом. Я знал только юриста, но пианиста не видел; я с ним не жил и не встречался. И меня до сих пор убивает то, что я не знал этого пианиста и не разговаривал с ним. Человек, которого я знал, был его второй личностью. Подозреваю, у всех нас есть первые личности, и вторые личности, и, возможно, третьи, четвертые и пятые личности, и еще многие промежуточные варианты.

в молодости я так спешил, столько наделал ошибок. Человек пожилой более бережлив, более осторожен, а значит, меньше хочет — или хочет отчаяннее — поспешно начинать отношения, потому что уже боится, что другого такого шанса не представится.

Жить — значит умирать с сожалениями, застрявшими в зобу. Как сказал французский поэт, «Le temps d’apprendre à vivre il est déjà trop tard» [28] — «Когда мы научимся жить, будет уже слишком поздно»

— Я из тех, кому никто не нравится, а про любовь и говорить нечего.

Я так и видел это в них обоих: одинаково ожесточенные, огрубевшие, израненные сердца.

— Так что же, люди вам не нравятся или просто надоедают, и вы, хоть убей, не помните, почему когда-либо считали их интересными?

— Просто очарование от нового знакомства никогда не длится достаточно долго. Мы хотим только тех, кто не может нам принадлежать. Свой след оставляют лишь те, кого мы потеряли, или те, кто даже не узнал о нашем существовании. От прочих едва ли остается эхо.