Гарри Франкфурт

Тем не менее очевидно, что согласие или несогласие с оценочными суждениями зависит от других суждений, которые сами по себе просто не являются нормативными, — т. е. они зависят от суждений о фактах. Поэтому мы не можем обоснованно судить о том, что определенный человек обладает скверными моральными качествами, если при этом не основываемся на фактических утверждениях, описывающих примеры его или ее поведения, которые, по всей видимости, и свидетельствовали бы о моральном несовершенстве. Более того, эти фактические утверждения о поведении данного человека должны быть истинными, а рассуждение, с помощью которого мы выводим оценочное суждение, обоснованным.

Таким образом, жертва лжи, в той мере, в какой она отлучена от истины, изолирована от мира общедоступного опыта и заключена в область воображаемого, куда не ведет никакой путь, по которому могли бы последовать другие люди.

Было бы преувеличением сказать, что наша склонность доверять друзьям заложена в самой нашей природе. Однако вполне можно сказать, как мы иногда и делаем, что доверие к ним стало нашей «второй натурой».

Вот почему, как замечает Рич, открытие того, что друг солгал нам, заставляет нас почувствовать себя немного безумными. Это открытие говорит нам кое-что о нас самих — что-то гораздо более тревожное, чем просто знание о том, что мы просчитались или совершили ошибку в суждении. Оно показывает нам, что наша собственная природа (т. е. наша вторая натура) ненадежна, поскольку подтолкнула нас к тому, что мы рассчитывали на того, кому не стоило доверять. Оно показывает нам, что мы на самом деле не можем доверять своей способности отличать истину от лжи — иными словами, нашей способности распознавать разницу между тем, что реально, а что нет. Удачный обман друга свидетельствует, разумеется, об изъяне в том, кто лжет своему другу. Однако он свидетельствует и о том, что сама жертва обмана также имеет изъян. Лжец предает его, но его предают и его собственные чувства.

Когда человек обнаруживает, что ему лгал тот, в чьей надежности он совершенно не сомневался, это говорит ему о том, что он не может полагаться на сложившееся у него чувство доверия. Он видит, что в своих попытках определить, кому он может доверять, он был предан своими естественными склонностями, из-за которых он упустил истину, а не достиг ее. Его предположение, что он может управлять собой в соответствии со своей природой, оказалось ущербным и, следовательно, иррациональным. И поскольку он обнаруживает, что по природе своей не имеет связи с реальностью, то он действительно может почувствовать себя немного безумным.

парадоксальный факт, который заключается в том, что хотя все готовы признать, что вокруг нас полно брехни, есть тем не менее немало и тех, кто упрямо отказывается признавать, что вообще может существовать такая вещь — хотя бы в принципе, — как истина.

Мы живем во времена, когда, как это ни странно, многие образованные люди полагают, что истина не заслуживает какого-то особого уважения.

Суть позиции постмодернистов заключается в следующем: то, что человек считает истинным, сводится только к его личной точке зрения, либо зависит от того, что он вынужден считать истинным под давлением сложно устроенного и неизбежного социального влияния.

Никто в здравом уме не стал бы полагаться на строителя или доверять врачу, который не заботится об истине. Даже писатели, художники и музыканты должны — каждый по-своему — знать, как правильно поступать. По крайней мере они должны знать, как избежать слишком большого числа ошибок.

Когда определенные аспекты нашего опыта не подчиняются нашим желаниям, когда они, наоборот, неподатливы и даже враждебны нашим интересам, только тогда нам становится понятно, что они не являются частью нас самих. Мы осознаем, что они не подчиняются нашему прямому и непосредственному контролю; напротив, нам становится понятно, что они независимы от нас. Именно здесь кроется исток нашего понятия реальности, которое по сути является понятием о том, что ограничивает нас, т. е. о том, что мы не можем изменить или контролировать одним лишь усилием нашей воли.

По мере того как мы все больше узнаем о том, в чем именно и как именно мы ограничены, мы очерчиваем свои собственные границы и тем самым определяем свою собственную форму. Мы узнаем о том, что мы можем и чего не можем сделать, а также о том, какие усилия мы должны предпринять, чтобы осуществить то, что действительно нам под силу. Мы узнаем о наших сильных и слабых сторонах. Все это дает нам больше, чем просто обостренное чувство нашей обособленности — оно определяет, кто мы такие.

Таким образом, осознание и понимание нами собственной идентичности возникает и зависит от нашего признания реальности, которая совершенно независима от нас. Иными словами, оно возникает и зависит от нашего признания того, что существуют факты и истины, над которыми мы не можем осуществлять прямой и непосредственный контроль. Если бы таких фактов и истин не было и если бы мир неизменно и податливо становился таким, как нам бы хотелось, то мы не могли бы отличить себя от того, чем не являемся, и у нас не было бы того чувства, чем же мы на самом деле являемся. Только благодаря признанию мира упрямо независимых реальности, факта и истины мы осознаем себя как отличающихся от других и выражаем природу своей собственной идентичности.

Все мы знаем, что наше общество постоянно получает большие дозы брехни, лжи и других видов искажения и обмана — иногда намеренные, иногда просто случайные. Очевидно, однако, что это бремя, по крайней мере на сегодняшний день, каким-то образом пока еще не нанесло серьезного ущерба нашей цивилизации. Кто-то, возможно, с готовностью заявит, что это как раз и говорит о том, что истина в конечном счете не так уж и важна и что у нас нет каких-то особых причин так уж заботиться о ней. На мой взгляд, это было бы прискорбной ошибкой.