Дмитрий Глуховский

Это вы, вы, вы выпустили это в мир, эту отраву, выблевали в него это зло, это при вас, это ваши хозяева, ваши командиры, а вы или помогали, или – даже если и не помогали, то в сторонку отошли, или отвернулись – думали, если не увидите, если не услышите – то оно как будто само собой случилось и само собой кончится! А ничего, ничего не кончится само по себе – вот оно, выплеснулось и висит в воздухе, загадило землю, и никуда оно не денется само, вы думаете, вы сдохнете – и привет, и вас больше не ебет, но оно от этого не рассосется само, оно тут останется, оно тут всегда будет, его мне, его нам хлебать-расхлебывать, нам, вашим детям, а если мы не расхлебаем, не вылижем до конца – то тогда нашим детям, это нам за вас, за сук, за мразей отвечать, а почему?! А с какой стати?!

Знание — это действительно приговор. Если ты знаешь, сколько тебе отмерено, вся жизнь превращается в ожидание казни в одиночной камере.

Ибо в сознании неизбежности конца — спокойствие, а в неизвестности — надежда; неизвестностью же и надеждой и жив человек.

Развел, бляха, демократию себе на голову!

В учебниках истории, по которым Егора заставляют учиться, все заканчивается благостно: процветание, справедливость, вхождение в новую эру. Где эта эра накрылась медным тазом, туда учебник уже не достает.

— А с этими завоеваниями-то смысл в другом.

— И в чем же? — Лисицын пытается навесить на лицо ухмылку.

— Да просто чтоб завоевывать. У России другого смысла нету, кроме как больше делаться. Все жертвы, все лишения — всегда ради этого и были. Чтоб только расти дальше. Зачем мы терпим? Чтоб отцам за нас стыдно не было, вона сколько они нахапали. А отцы куда ж столько хапали

А мне кажется, что очертания моего лица, хорошо видного из-за соседства с настольной лампой, и уже нечёткие абрисы мебели, украшенного лепниной потолка и тяжёлой бронзовой люстры, отражаются прямо в густом ночном воздухе. А может, они и действительно существуют там, за окном, тем более яркие и отчётливые, чем сильнее горит свет в моей комнате.

ушах мерно стучала кровь, и звук её биения рисовал в моём воображении роты солдат, маршем проходящих мимо трибуны, с которой я принимал парад

В жизни я часто использую одну небольшую хитрость: если мне приходится чего-то сильно хотеть и ожидать, я заранее говорю себе, что ничего у меня не выйдет и все мои чаяния, как обычно, завершатся полным крахом. С одной стороны, это позволяет мне заранее приучить себя к мысли о невозможности воплощения этого желания и при помощи такой прививки смягчить разочарование, если события действительно станут развиваться неблагоприятно. С другой, настраиваясь на неудачу, я как будто пытаюсь заговорить себя от неё; получается своеобразный сглаз наоборот. Так я решил поступить и на сей раз.

Вера — костыль, за который хватается сомневающийся в своём завтрашнем дне.