Сальвадор Минухин

одна только техника еще не гарантирует эффективности. Если терапевт слишком скован техникой и является всего лишь мастером-ремесленником, то, вступая в контакты с пациентами, он сохранит объективность, отстраненность и чистоту, но в то же время останется поверхностным, будет манипулировать людьми ради достижения личной власти над ними и в конечном счете не добьется значительного эффекта.
Поэтому обучение семейной терапии должно быть обучением техническим приемам, суть которых нужно усвоить, а затем забыть. Прочитав эту книгу, нужно отдать ее кому-нибудь или засунуть в дальний угол. Терапевт должен быть целителем — тем, кто в ходе терапии стремится помочь другим обходить опасные места и болезненные для них проблемы, постоянно сохраняя при этом глубокое уважение к их убеждениям, сильным сторонам и эстетическим предпочтениям. Другими словами, цель состоит в том, чтобы подняться выше техники. Только тот, кто, овладев техникой, сумеет забыть о ней, способен стать искусным терапевтом

Спонтанность, даже спонтанность духа, всегда ограничена контекстом.
Спонтанность терапевта ограничена контекстом терапии. Терапевт — тот, кто влияет на людей и изменяет их, — находится внутри поля, которое он исследует и на которое влияет. Его действия, хотя и определяются целями терапии, представляют собой результат его взаимодействия с семьей-клиентом. Терапевт подобен музыканту, исполняющему continuo[2] в барочной сюите: он волен играть так, как ему хочется, но при условии, что не нарушает гармоническую структуру.

Обучение самурая тоже было обучением спонтанности. Самурай мог выжить лишь в том случае, если меч становился продолжением его руки. Самым главным для достижения спонтанности самурай считал особое внимание к мельчайшим деталям. Чтобы стать мастером, он должен был обучаться воинскому ремеслу от трех до пяти лет. Затем, освоив это ремесло, он должен был оставить его и посвятить несколько лет учебе в совершенно других областях: живописи, поэзии или каллиграфии. Только достигнув мастерства и в этих интеллектуальных занятиях, воин мог снова вернуться к мечу, ибо лишь тогда меч мог стать продолжением его руки. Он становился самураем потому, что забыл технические приемы. Очевидно, именно такой смысл нужно вкладывать в понятие спонтанности терапевта.
Техническое мастерство не допускает неуверенности; искусный ремесленник в совершенстве владеет своим ремеслом. Поэтому терапевт, овладевший техническим мастерством, должен остерегаться, чтобы не стать слишком искусным ремесленником, который может чересчур увлечься своим умением соединять два куска красивого дерева и не понять, что они не созданы для того, чтобы быть соединенными

модель развития выделяет четыре основных этапа, организованных вокруг развития ребенка. Это образование пар, семьи с маленькими детьми, семьи с детьми-школьниками или подростками и семьи с взрослыми детьми.

Мои терапевтические маневры основаны на теоретической схеме семьи и ее трансформаций и одновременно — на моей личной манере использования собственного "я". Я спокойно оказываю давление на людей и испытываю давление с их стороны, зная, что если и я, и семья будем идти на риск в рамках терапевтической системы, то мы найдем альтернативные пути изменений.

К сожалению, усвоение новых приемов часто сбивает с толку начинающего. Как и во всяком процессе обучения или переобучения, он обращает главное внимание на деревья, не видя за ними леса. Цели терапии размываются и становятся фоном, а приемы — фигурой. Как и при воспитании самурая, обучаемому нужно много лет, чтобы достичь мастерства, и еще больше — чтобы научиться импровизировать.
Подлинное воспитание мудрости требует, чтобы обучаемый не замыкался на терапевтических приемах, а имел дело непосредственно с трудными ситуациями, возникающими в жизни

Со временем разрозненный набор приемов превращается в целостный индивидуальный стиль, соответствующий его личности. Он обнаруживает, что некоторые метафоры, когда-то успешно использованные им при работе с той или иной семьей, снова приходят ему на ум в аналогичных ситуациях при работе с совершенно другой семьей. Он начинает осознавать, что при всем внешнем разнообразии семейных взаимоотношений у них много общего. Он начинает объединять такие действия, которые прежде представлялись ему ничем не связанными. Он начинает задаваться вопросом, не изоморфны ли мать, задающая ребенку только такие вопросы, которые требуют ответа "да" или "нет", и отец, который помогает подростку снимать пальто. На пути к мудрости терапевт замечает, что от наблюдения за конкретными взаимодействиями переходит к обобщениям, относящимся к структуре. Он вырабатывает способы претворения своих догадок в действия, достаточно интенсивные, чтобы задеть за живое членов семьи. При этом, обретая мудрость, выходящую за рамки знания, терапевт обнаруживает, что располагает целым репертуаром спонтанных действий. Теперь он может начать обучаться самостоятельно.

Каждому терапевту необходимы конкретные навыки, помогающие достичь целей трансформации семьи, однако при реализации этих навыков каждый терапевт по-своему использует собственное "я". Супервизор должен учитывать индивидуальные особенности не только семей, но и обучаемых терапевтов. Некоторые терапевты прекрасно выполняют функции лидера, находясь в подчиненном положении, — они позволяют семьям учить их, как надо действовать. Другим терапевтам удобнее играть ведущую роль, действуя с позиции внешней силы. Они хорошо умеют выступать в качестве эксперта, держась в какой-то степени вне семейной системы. Оба эти варианта — всего лишь разные пути удачного использования собственного "я"; единственно правильного способа занять ведущее положение не существует.

Семья — это естественная группа, в которой со временем возникают стереотипы взаимодействий. Эти стереотипы создают структуру семьи, определяющую функционирование ее членов, очерчивающую диапазон их поведения и облегчающую взаимодействие между ними. Та или иная жизнеспособная структура семьи необходима для выполнения главных задач семьи — поддерживать индивидуальность, в то же время создавая ощущение принадлежности к целому.
Как правило, члены семьи не ощущают себя частью этой семейной структуры. Каждый человек считает себя самостоятельной единицей, неким целым, взаимодействующим с другими самостоятельными единицами. Он знает, что влияет на поведение других, а те влияют на его поведение. Взаимодействуя в рамках своей семьи, он воспринимает принятую в семье карту мира. Он знает, что некоторые территории помечены надписью "Поступай как тебе угодно". На других стоит надпись "Осторожно". А на некоторых — пометка "Стоп". Переступив такую границу, член семьи сталкивается с тем или иным регулирующим механизмом. Временами он мирится с этим, временами может взбунтоваться. Есть и такие места, где написано: "Вход воспрещен". Вторжение на эти территории влечет за собой сильнейшие аффективные переживания: чувства вины, тревоги и даже изгнания и проклятия.
Таким образом, каждый отдельный член семьи на том или ином уровне осознанности и конкретности знаком с географией ее территории. Каждый член семьи знает, что дозволено, какие силы противодействуют нарушению правил, что представляет собой система контроля и насколько она эффективна. Но, будучи одиноким странником как на территории семьи, так и в окружающем мире, он редко воспринимает такую семейную систему как гештальт.

Мысль о том, что личность есть всего лишь часть более обширного социального и биологического целого, нам в лучшем случае неприятна. Может быть, именно по этой причине те, кто пытается понять взаимозависимость людей, часто ищут убежища в мистических или холистических философских построениях, связывающих человека со всей вселенной. Представлять себе человека как часть всеобщего разума для нас не столь болезненно, как видеть в нем часть семейной системы — живого организма, гораздо более близкого нашему повседневному опыту. Мы готовы видеть в человеке космического героя, но стараемся не замечать его ссоры с женой из-за того, кто должен был запереть входную дверь.