Наталия Флейшман

Помню, многие тогда называли меня скрягой, и на упрек этот я про себя возражал тем, что лучше быть непонятым сейчас, чем униженным в будущем.

Но вы начисто лишены приятности манер, да и вообще в вас нет ничего, чтобы женщина стала к вам приветливой. Я наблюдал, как вы сидите в комнате, где собралась какая-нибудь компания, — слушая, но не вступая в разговор, глядя, как развлекаются другие, но сам не принимая в этом участия; в начале вечеринки вы кажетесь робким и бесстрастным, в середине — каким-то сконфуженно-натянутым, а в конце — обиженным и уставшим.

Прежде чем завершить сию рукопись, скажу несколько слов и о Викторе — однако я должен быть краток: уже слышно, как на лужайке звякает серебро по фарфору.

Сейчас я вижу его из окна — Виктор стоит рядом с Хансденом, который восседает на стуле под буком и, возложив длань на плечо отрока, Бог знает какие вливает в него мысли и наставления. Виктор улыбается и внимает Хансдену с явным интересом — когда лицо его озаряется улыбкой, он больше чем когда-либо походит на мать, но, к сожалению, сияние это пробивается так редко!

Вот Фрэнсис подходит к окну в моей библиотеке и, отстранив заглядывающую в него ветку жимолости, сообщает, что чай готов; видя, однако, что я и не думаю прерываться, она приходит ко мне и, приблизившись сзади, тихо кладет руку мне на плечо:

— Monsieur est trop appliqué.

— Скоро освобожусь.

Фрэнсис придвигает стул и, устроившись на нем, терпеливо ждет, пока я закончу; присутствие ее отрадно для меня, как запах свежего сена и пряный аромат цветов, как переливы зари и летняя умиротворяющая тишина вечернего часа.

Но вот я слышу шаги Хансдена; он возникает в окне, бесцеремонно отодвинув от него жимолость и потревожив при этом пару пчел и бабочку.

— Кримсворт! Я повторяю: Кримсворт! Миссис, заберите у него перо и заставьте поднять голову.

каждого в жизни должен быть такой человек, который точно никогда и ни за что не направит тебя по ложному пути. Он может с тобой не соглашаться. Может даже наносить порой сердечные обиды. Такое бывает. Но у тебя все равно должен быть хотя бы один человек, который всегда и без сомнений выскажет тебе правду.

Уоррен: Есть определенный кодекс, когда два мужика выясняют отношения. Не бить по яйцам. Да и вообще ногами не бить. И ни в коем разе не кусаться. А Никколо бы непременно укусил – по нему это сразу было видно.

. О любви ли он? Ну да, разумеется, о любви. Но это лишь потому, что под песню о любви можно замаскировать почти что угодно!

Я даже хотела отвезти ее в нарколечебницу силой. Но из этого же ничего не выйдет. Нельзя распоряжаться другим человеком, как бы сильно ты его ни любил. Никакой любовью не заставишь человека выздороветь, и никакой ненавистью не заставишь. И как бы ты ни был прав в отношении чего-либо, твоя правота никак не заставит человека измениться.

Почему-то именно те, кто никогда не любил тебя по-настоящему, и приходят в мыслях, когда никак не можешь заснуть.