ВИЖУ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ. И ДУМАЮ, МОЖЕТ БЫТЬ, ПРОСТО ОН ТАК ЗАКАНЧИВАЕТСЯ, ОЧЕНЬ УРОДЛИВО И МЕДЛЕННО.
— Как вы определяете разницу? — спросил я.
— Разговариваю с людьми. Они напуганы. Они говорят: А как там, в заирских лагерях, в Бурунди, в Танзании? Как там с местью? Как с правосудием? Это нормально. Когда люди так напуганы, значит, они надеются. Они говорят, что у них есть что терять, — надежда.
Я промолвил:
— Я вижу, что из вас выйдет хорошая медсестра.
— Нет, правда, я серьезно, — отмахнулась она. — Люди всегда говорят гадости о правительстве — как и о врачах. Это нормально. Может быть, это потому, что, как и врачи, правительство больше всего нужно людям только тогда, когда оно не может достаточно помочь.
Она заставила меня улыбнуться. Я сказал:
— Вы имеете в виду, что они, как врачи, кого-то убивают, кому-то не могут помочь, а кого-то спасают?
— А разве это так уж плохо? — парировала она. — Спросите людей. Притворяйтесь, будто вы журналист, когда бываете в таких местах, как это. Разговаривайте со всеми.
Я признался, что я и есть журналист.
— Ой, — вздохнула она. — Увы! Мне нельзя с вами разговаривать. Правила Красного Креста. Забудьте все, что я наговорила.
Но как я мог забыть эту медсестру-норвежку? Она была самым оптимистичным человеком из всех, кого я встречал в Руанде.