Селеста Инг

Откуда берется драгоценное? Потеряй, а потом найди. Столько раз он притворялся, будто ее потерял

того, что мать Лидии больше всего на свете хотела быть особенной; с того, что отец Лидии больше всего на свете хотел быть как все. А невозможно оказалось и то и другое.

Так крепко любишь, так сильно надеешься, а в итоге остаешься ни с чем.

еще не все потеряно. Не потеряно вообще ничего.

Так уж оно устроено, говорила Мия себе, — но до чего же это трудно. Нечаянное объятие, голова на миг склонилась к твоему плечу, а тебе-то больше всего на свете охота прижать их к себе и держать крепко-крепко, чтобы вы срослись и никогда не расставались. Все равно что приучать себя жить на одном запахе яблока, когда охота лишь сожрать его, вонзить в него зубы и поглотить, прямо с косточками и черенком.

Миссис Ричардсон с детства учили жить по правилам, верить, что, если слушаться, мир будет крутиться как надо, и она жила по правилам — и верила.

Вас это пугает до смерти. Вдруг вы что-то упустили? Отвергли что-то — и даже не знали, что оно желанно. — Улыбка жалости вздернула уголки ее губ. — Что это было? Мальчик? Призвание? Или вся жизнь?

Все свое земное бытие миссис Ричардсон проводила упорядоченно и единообразно. Раз в неделю взвешивалась, и хотя вес ее колебался в пределах трех фунтов, а это, уверял врач, совершенно нормально, она старательно ухаживала за собой. Каждое утро отмеряла ровно полчашки «Чириос» (размер порции указан на упаковке) цветастой пластиковой мерной чашкой, которую купила в «Хигбиз» еще новобрачной. Каждый вечер за ужином позволяла себе бокал вина — красного, в новостях говорили, что оно полезнее для сердца, — и тоненькая царапинка на бокале отмечала, докуда наливать. Трижды в неделю ходила на аэробику, всю тренировку поглядывала на часы — следила, чтобы сердцебиение не превышало сто двадцать ударов в минуту. Миссис Ричардсон с детства учили жить по правилам, верить, что, если слушаться, мир будет крутиться как надо, и она жила по правилам — и верила. У нее был план, с девичества и до упора, и она скрупулезно ему следовала: школа, колледж, парень, замужество, работа, ипотека, дети. Седан с подушками и инерционными ремнями безопасности. Газонокосилка и снегоочиститель. Стиральная машина и сушилка комплектом. Короче, она все делала правильно, построила хорошую жизнь — желанную жизнь, всем желанную. А тут эта Мия, совсем другая женщина, и у нее совсем другая жизнь,

Родители не понимали — и можно ли их винить? Они родились в военные годы; их самих растили родители, которые пережили Депрессию и никогда ничего не выбрасывали, даже заплесневелую еду. Оба еще помнили, как ветошь превращалась в фетр для войны, как жестянки и металлолом становились пулями, а банки жира — взрывчаткой. Практичность запеклась у них в крови. Они ничего не тратили зря — особенно время.

Такова, узнала Мия, была ее любимая мантра — и в фотографии, и в жизни. В доме Полин и Мэл не бывало простоты. В родительском доме было хорошее или плохое, правильное или неправильное, полезное или зряшное. Никаких полутонов. А здесь все нюансировано; во всем обнаруживаются сокрытая сторона или неизученные глубины. Ко всему стоило приглядеться.