Светлана Дорошева

Та сумма знаний и новостей, что накапливалась у людей, скажем, в течение всего шестнадцатого века, теперь поступает в мозг среднестатистическому индивиду за неделю. Он больше ничего не понимает, чувствует себя ущербным и тупым. Его органы чувств чудовищно перегружены, а сердце омрачено знанием того, что несмотря ни на какие чудеса медицины, он не проживет достаточно долго, чтобы объять разумом хотя бы малую часть мира, в который забросили его неведомые силы.

Проклятие отпадало, а мысль о том, чтобы лепить искусство из травмы, вызывала у меня такую же неловкость, как у галеристов – «репрезентативное искусство».

Настоящим радикализмом в наши дни были бы изображения красоты обыкновенной жизни, преподносящие ее как фурор и сенсацию, которой она и является вот уже тысячи лет

Поскольку я не понимала ровным счетом ничего, то читала их из чистого изумления перед тем, что можно сделать с языком

Поскольку я не понимала ровным счетом ничего, то читала их из чистого изумления перед тем, что можно сделать с языком:

«Зыбкие ассамбляжи напаивают пространство сложным психологическим конфликтом радикализации и пресыщения, расшатывая нормативные эпистемологические оппозиции для создания новых симбиозов и гибридных идентичностей».

Я упрямо ходила по ссылкам, исправно смотрела видео и выискивала подробности в сети, чтобы получить хоть какое-то представление о том, что именно этими словами описывалось.

Помогало не особо. На фото «зыбкие ассамбляжи» выглядели так: женщина кричит на торшер, торчащий из гигантской античной ступни на фоне растяжек с надписями типа: «Когда мы думаем о кокосах и свиньях, в нашем мозге нет кокосов и свиней». Ну что ж… действительно, их там нет. Я даже немного приуныла.

По мере ежеутреннего чтения, я стала замечать вещи.

Работа художника всенепременно «исследовала», «подвергала радикальному сомнению», «изобличала», «смещала акценты», «размывала границы», «критически интерпретировала» и «расшатывала понятия, нормы, иерархические структуры»… Расшатывала, в общем, особенно часто, и пуще всего – дискурсы. «Дискурсы» по такому случаю представлялись мне чем-то вроде молочных зубов, которые у человечества вот-вот выпадут

Сами произведения искусства по большей части описывались оксюморонами («амбивалентная недвусмысленность») или парадоксальными высказываниями («внутреннее суть внешнее»).

искусство так и хоронили – в саване из заколдованных слов.

Красота превратилась в фактор полной непригодности в искусстве. Если что-то прекрасно, то у него просто нет шансов пролезть в вечность сквозь игольное ушко совриска.

Насколько мы с бегемотами разобрали, суть в том, что вследствие информационного взрыва у современного человека случилась травма: интеллектуальный паралич

А «сновидческое оцепенение» – так и вовсе мое обычное состояние, можно даже сказать – норма. У меня постмодерная травма! Адовы муки, боль и смута – вот мой удел, вот такой непростой я человек