Наталия Протасеня

Тестостерон меняет толщину голосовых связок — мышцы, которая, изменяя форму, меняет тон и регистр голоса. Странник гендера ощущает изменение своего голоса как одержимость, как чревовещание, которое требует его отождествления с чужим человеком. Эта мутация — одна из самых прекрасных вещей среди всего, что я когда-либо пережил. Быть трансчеловеком значит жаждать внутренней «креолизации»: признать, что стать собой возможно только благодаря изменению, мутации, скрещиванию. Голос, который тестостерон пробудил в моем горле — не голос мужчины, это голос перехода. Дрожащий во мне голос — это голос границы. «Мы лучше понимаем мир, — пишет Глиссан, — когда дрожим вместе с ним, потому что мир дрожит во всех направлениях».

Доминик в моем сне выступала эксперткой в области внеземной галактической недвижимости. «На твоем месте я бы оставила квартиру на Марсе, но и на Сатурне сохранила бы свой уголок, — говорила она, демонстрируя недюжинный прагматизм. — Но вот от квартиры на Уране я бы точно избавилась. Слишком уж далеко».

Как говаривала моя названая мать, чилийский писатель Педро Лемебель: «Я не знаю, зачем я пришел, но я здесь».

«Мы лучше понимаем мир, — пишет Глиссан, — когда дрожим вместе с ним, потому что мир дрожит во всех направлениях».

Но впервые в жизни я это чувствую: это последний бой традиционной маскулинности

думаю, что дети, рожденные после 2000 года, смогут понять, что жить с этим маскулинным (или, говоря твоими словами, «технопатриархальным») порядком — значит умереть и всё потерять

Несколько дней назад Мария Галиндо, боливийская художница и шаманка-активистка, будучи проездом в Барселоне, сказала мне, что ходила в музей, где я долгое время работал, чтобы призвать моего «аджаю». Мария объяснила мне, что аджаю для аймара́ — то же, что для нас душа. Не религиозная, а политическая, субъективная структура, которая каждого из нас наделяет особенной силой. Она рассказала, что там, где кто-то был ранен, где разбилась его мечта, обитает бесцельно блуждающий аджаю. И мой, вне всяких сомнений, должен был шататься по музейным коридорам.

Гендер существует лишь как эффект провалившихся или натурализованных социальных и гендерных процессов репрезентации, а у аджаю нет гендера.

Если бы столько же сил, сколько мы посвятили добыче и переработке нефти, мы приложили к поиску контакта с деревьями, то, вероятно, могли бы освещать наши города посредством фотосинтеза или же ощутили, как по венам течет сила растительной жизни. Но наша западная цивилизация решила специализироваться на капитале и угнетении, на классификации и идентификации, а не на сотрудничестве и мутации.

новость о бомбе оказывает соматическое влияние. «Она взрывается в городе, но кажется, будто она взорвалась в твоем теле — взрывается место твоей памяти»