Джорджо Агамбен

Мы не оставляем эти поиски на протяжении многих лет, пока не осознаем, что такой книги нигде нет и что единственный способ ее найти — написать ее самим.

«Я чувствую себя хорошо, — писал он, сохраняя ясность ума, — в больничной палате. Пребываешь там как срубленное дерево, не нужно шевелить ни одной частью тела. Все желания спят, словно дитя, утомившееся от игр. Чувствуешь себя словно в монастыре или в передней смерти. <…> Я убежден, что в последние тридцать лет жизни Гёльдерлин вовсе не был несчастлив, как пишут профессора литературы. Возможность мечтать в скромном углу без необходимости удовлетворять постоянные амбиции — это, разумеется, далеко от мученичества. Люди не обращают на тебя внимания». В коротком фрагменте, написанном в 1926 году (за три года до помещения в Вальдау): «На сороковом году жизни Гёльдерлин счел целесообразным, то есть совершенно тактичным, утратить свой человеческий разум...»

писала Симона Вейль: лишь тот, кто смирился с самым крайним состоянием социальной деградации, может говорить правду.

в мире, в котором мне довелось жить, все, что мне кажется желанным и ради чего стоило бы жить, может найти себе место только в музее, тюрьме или сумасшедшем доме.

творчество возможно только через разрушение

Быть может, только в те мгновения, когда человек внезапно попадает на двадцать тысяч лет назад, он может себя понять. Доисторические времена более правдивы, чем исторические, потому что от них не осталось традиции, документов — они появляются внезапно

форма, согласно Плотину, есть не что иное, как отпечаток бесформенного.

речь идет о такой крайней хрупкости, которая отказывается принимать какую-либо форму из опасения, что затем придется ее разоблачить. «Постоянное устранение и оспаривание того, что может казаться пунктом назначения

кульминация песни — тот момент, когда Эльза, оставив восхваления и осуждения, ложное веселье и разоблаченную скорбь, излагает свой окончательный манифест, в котором философия и теология, как в буддийской мантре, обрушиваются друг на друга:
Но у всех читаемых вещей
Всегда есть сокрытое прочтение,
И если живущие путают их шифр,
Его путает и автор писаний,
Пусть даже зовут его Бог. Ведь дом этого единого Бога суть живущие,
И если они закрывают свои окна, обитатель дома слепнет.
Мы должны вновь открыть свет наших очей, чтобы он снова видел.
Быть может,
На небесах не означает потусторонность и даже
Другую область. Быть может, двойной
Образ как на небе, так и на земле, можно прочесть перевернутым
Ибо это одна фигура, удвоенная в зеркале.
Быть может, вновь станьте детьми показывает, что разум последний
Заключается в определении начала. И таинственная троица
Объясняется в семени, что, порождая, порождает себя
Из непрерывной крови самой девственной смерти.
Что до ближнего твоего
Ты (я говорю и тебе, полу-М. Н., тебе, что пишешь тут)
Можешь естественно распознать его в том, кто рождается,
Придя неведомо откуда, и умирает, чтобы уйти неведомо куда
И никто не может ни спасти его от боли, ни уберечь от смерти:
Ни отцы, ни матери, ни на небе, ни на земле.
Цыган и одинок: ни больше и не меньше
Тебя.
И здесь скорее Пещерный аноним убежден,
Что в заповеди трудной: люби его, как самого себя
Нужно как считать равным почему. ПОЧЕМУ
Другой — другие (Н. С. и М. Н. сапиенс и фабер, пес и жаба и всякая другая смертная жизнь)
Все они СУТЬ ты сам: не тебе подобные, не равные, не товарищи, не братья,
А именно ты единственный,
ТЫ
САМ.

Любить, верить в кого-то или во что-то не означает признавать истинность догм и учений. Скорее, это означает хранить верность эмоциям, которые ты испытал, глядя в детстве на звездное небо.