Артем Краснов

Зачерствел ли я? Воспоминания о женщине, которая, как слепая кротиха, пыталась пробиться к своему ребёнку, мучили меня. Всё, что я в данный момент мог сделать для неё — не публиковать фотографии. Я удалил их сразу, чтобы не передумать потом.
Узнав о фотографиях, Алик поставил бы их на лобное место сайта. Чем больше людей пропустят трагедию через сердце, тем меньше трагедий в мире, сказал бы он. Хотелось бы верить, что это так. Но чужие трагедии для большинства из нас — что-то вроде приправ, чтобы скрасить однообразие жизни. Это становится очевидным через день или два, когда всё возвращается на круги своя.
Моя профдеформация зашла слишком далеко. Для меня это ещё один рабочий день, тяжёлый и нервный, но терпимый, если не думать о той женщине-кротихе.
А для них? Насколько искренне сочувствие блогеров? Но ведь без подобной игры трудно сохранять похожесть на человека. Дело не в искренности — главное, не дать людям повод кинуть в тебя камень.
Несколько лет назад

Интернет должен был показать людей во всём многообразии, но он показал, что люди удивительно однообразны. Что все ездят в отпуск и периодически чем-то недовольны. И всем будто по пятнадцать лет.

Когда человек долго ищет причину явления, но заходит в тупик, ему проще думать, что явления нет. Если мы видим огонь, но не понимаем, что именно горит, проще считать его оптическим эффектом. Особенно, если находишься далеко.

Журналисты обманывают себя, когда говорят, будто смакуют подробности трагедии ради общественной пользы, ради «неповторения в будущем». Чтобы трагедии не повторялись, нужно носить их в своём сердце гораздо дольше трёх дней, что отводят на разграбление взятых городов и интернет-скорбь.
О любой трагедии честный журналист должен писать так, будто в ней погиб его близкий. Тогда он не станет рисовать увлекательные комиксы о том, как всё произошло. Тогда он научится молчать

Когда-то он был главным редактором двух значимых городских газет, а теперь досиживал свой век у нас, поражая эрудицией молодых стажёрок. Он писал быстро и обо всём: огуречная рассада или перипетии мировой политики интересовали его в равной степени. Абсолютная всеядность Самохина позволяла ему усидеть на многих стульях: он заполнял анекдотами последнюю страницу газеты, писал авторские колонки под псевдонимом Кеша Троицкий и редактировал гороскопы, которые присылал в редакцию какой-то звездочёт.

Да, Борька, мы выживаем в трудное время. Мы поглощены рутиной. Мы пишем для души под прикрытием фантомных вкладок браузера и никому не нужных статей. Мы занимаемся настоящей журналистикой в свободное время. Настоящая журналистика теперь возможна лишь на правах личной инициативы. Не проси, Боря, а бери. Бери, как это сделал я

Иногда спикеры пытаются купить журналистов избыточной вежливостью, что особенно хорошо работает, если спикер высокопоставленный, а журналист — тщеславный

У меня по-прежнему был творческий ступор. Творческий ступор — это просто страх. Страх написать то, что не имеешь в виду. Страх остаться непонятным. Страх неудачи.
Работать в таком состоянии — всё равно что утолять жажду сахарным сиропом.
Я шёл на кухню и наливал себе кофе, и вдруг спонтанно и ясно ко мне приходила первая фраза статьи. Она звучала поставленным дикторским голосом спокойно и убедительно. Слова, как тяжёлые буи, ложились на поверхность и плавно оседали, окутываясь смыслом.
Я бормотал эти слова про себя скороговоркой, мчался к компьютеру, быстро бил по клавишам.
Но что-то уходило. Слова ложились на лист без связок, как набросанные камни. Я менял их местами, добавлял, убирал. Я помнил слова, но не помнил смысла, который так хорошо понимал там, у кофемашины. Я возвращался к ней и наливал половину кружки, уже третью по счёту.
Просто трусость и ничего больше. Я лишён свободы самовыражения, потому что свобода уменьшается с ростом количества зрителей, а у меня их — целый зал

Есть особая разновидность журналистского зуда — желание поделиться только что написанным текстом. Мнение первых читателей крайне важно. Пусть потом их будут тысячи, но если текст увидел лучший друг, жена или главред, ты уже чувствуешь, что всё не напрасно.
Есть и ещё один журналистский зуд — страх опоздать. Можно готовить статью полгода, но в день выхода всё равно кажется, что нужно было выкладывать на сутки раньше, потому что накануне самый благодарный читатель собрал вещи и отбыл в длительный отпуск

Неля жила на повышенных оборотах. В промежутках между работой она успевала зажечь в ночном клубе, сплавиться на каяках, отвезти детей бывшему мужу, повздорить с нынешним, а вечером снова написать трогательный пост о том, как несутся прочь года, а она всё ещё чувствует себя маленькой беззащитной девочкой, которая смотрит на полную луну