Линор Горалик

Только рядом с другим человеческим существом и можно нашарить впотьмах вертлявую границу собственного существа, сказать себе: вот, здесь заканчиваюсь я, и начинается кто-то другой. Приподняться на цыпочки, заглянуть в чужие глаза и тут же отпрянуть, отвернуться, потому что там, дальше, — заповедная территория. Нас туда и рады бы пустить, да невозможно воспользоваться таким гостеприимством. Хаживали, знаем.

Самая длинная ночь в году только начинается. Солнца не видать, но я знаю, оно обязательно взойдет. Разукрасит утреннее небо медно-багряным. Озарит старые яблони за бабушкиным палисадником, живую ель, наряженную прямо на улице конфетами и мандаринами, румяное от холода и смеха Нюшино лицо. И мои рыжие косы, которые отныне будут напоминать нам с сестрой о святочных чудесах.

— праздники — это когда люди делятся друг с другом теплом и нежностью… находишь поддержку, чувствуешь, что ты не одна… Когда счастлива — отдаешь счастье… Когда грустишь — получаешь счастье…

Бьют тебя? — вдруг спросил пес.
— Нет, что вы, — в ужасе сказал я.
— А тогда хули ты с ними пошел? — спросил пес
в недоумении. У меня перехватило горло.
— Поводка, вижу, нет, бить тебя не бьют. Щенков твоих, что ли, поймали и держат? — спросил пес, скучая.

Я думаю, дорогой Бобо, что вокруг этого человека светлых душ ни одной нет. И вдруг будет ваша: светлая, честная, прекрасная. Бог весть, что одна светлая душа со злым человеком сделать может.

Кузьма лег к моему животу, свернувшись калачиком и вжавшись в меня спиной, и я понял про любовь все, чего раньше еще не понимал

Словом, хватит размышлять — один себе, в подарок пять!

Толгат незаметно прячет в свою котомочку оставшегося без хобота растоптанного стеклянного слоника

Я не гнусавлю, — раздосадованно сказал я, — у меня легкий французский прононс

Ведь посадят вас, — сказал я печально; я многое уже понимал.