Средние века уже начались

Технологическое общество приближается к тому, чтобы стать обществом пришедших в негодность и ненужных предметов

связь между фасолью и культурным возрождением имеет решающий характер

Средние века — цивилизация зрелищного, где собор, великая каменная книга, — одновременно и рекламный плакат, и телеэкран, и мистический комикс, который должен рассказать и объяснить, что такое народы земли, искусства и ремесла, дни года, каковы время посева и сбора урожая, таинства веры, эпизоды священной и светской истории и жизнь святых (великие образцы для подражания, подобные сегодняшним «звездам» и эстрадным певцам, то есть людям из элиты, лишенным политической власти, но воздействующим на публику с огромной силой).

Средневековый ученый все время делает вид, что ничего не изобрел, и постоянно ссылается на авторитетного предшественника. Будь то отцы Восточной церкви, будь то Августин, будь то Аристотель, или Священное писание, или ученые, жившие всего столетие назад, но никогда не следует утверждать что-то новое, не представляя это как уже сказанное кем-то, кто нам предшествовал. Если как следует задуматься, то это прямо противоположно тому, что будет делаться от Декарта до наших дней, когда считается, что сколько-нибудь стоящий философ или ученый — как раз тот, кто привнес что-то новое (и то же самое, со времен романтизма, а может быть маньеризма и далее, справедливо для художника). Средневековый человек- нет, он делает прямо противоположное.

крушение Великой империи сопровождается кризисом и неуверенностью, в этот момент сталкиваются различные цивилизации и постепенно вырисовывается образ нового человека.

Об этом нашем Средневековье сказано, что оно будет «непрерывным переходным периодом», к которому придется приспосабливаться новыми методами: проблема будет состоять не столько в том, чтобы сохранить прошлое в соответствии с наукой, но и в том, чтобы выработать пути использования беспорядка, проникнув в логику ситуации непрерывного конфликта.

Искусство как bricolage [3]

мы сравниваем живую реальность с рафинированной моделью; но в обоих случаях речь идет о двух способах подхода к реальности, которые не имеют удовлетворительных параллелей в буржуазной культуре нового времени и оба связаны с проектом восстановления перед лицом мира, официальный образ которого потерян или отвергается.

Хомский расщипляет наши высказывания на грамматические атомы, так что каждое ответвление в свою очередь раздваивается, или Якобсон сводит к бинарным элементам фонетические проявления, или Леви-Стросс представляет родственные связи и ткань мифов как основанную на игре противоположностей структуру, или Ролан Барт читает Бальзака, Сада и Игнатия Лойолу, подобно тому как средневековый человек читал Вергилия, прослеживая противопоставляемые и симметричные образы. Ничто так близко не стоит к средневековой интеллектуальной игре, чем структуралистская логика, подобно тому как ничто, в конечном итоге, так не приближается к ней, как формализм современной логики и физико-математической науки.

личность предлагающего не важна больше, и предложение не должно проходить как индивидуальное открытие, но как плод коллективного решения, всегда строго анонимного. Таким образом, общее собрание проходит “quaestio disputata” (расследование путем диспута): на постороннего человека это производит впечатление монотонной и заумной игры, в то время как в процессе его идет спор не только о великих проблемах человеческих судеб, но и о вопросах, касающихся собственности, распределения богатств, взаимоотношений с государем, или о природе