Один на миллион

Некоторые вещи, особенно не заслуживающие прощения, удается рассмотреть лишь в застывшем свете времени

Тебе не кажется, что вся эта растительная дребедень должна успокаивать? Нарядная грядка с морковкой, она как будто говорит: «Не бойся смерти! Тут, под землей, так уютно и тепло!»

Ты будешь для меня прекрасным мальчиком, который подарил мне историю моей жизни.

В груди что-то оборвалось, словно посыпались камни, и он скрючился пополам, чтобы удержать их.

история человеческой жизни никогда не начинается с начала

«пшика-пшика-пшика» — загадочное шуршание, которое напоминает шелест листьев на дереве

Мод-Люси учила Уну строить предложения сознательно, и в конечном счете та выработала свой стиль, смешав высокий жанр с низким, что вполне соответствовало ее неоднозначному отношению к человечеству.

— Вот так все и случилось, — говорила она мальчику. — Стояла я в толпе других девочек — своих соседок, смотрела, как эти чудесные лошадки все бегут и бегут по кругу, а Виктор, ученик татуировщика, прохаживался мимо, словно мы уже встречались во сне. Белокурый красавец Виктор, русский.

Он украл сначала ее сердце, потом невинность, а затем деньги.

— До этого я ни разу мальчика даже за руку не держала. Я была не из таких.

— А из каких?

— О, — вздохнула она. — Ну, как тебе сказать. Из невинных. Вроде тебя. И почему, скажи на милость, я все это тебе рассказываю?

— Не знаю. — Взгляд мальчика упал на нее, словно яркий солнечный луч.

Она на миг почувствовала себя голой. Так подействовало на нее воспоминание о Викторе. О Викторе, которому сто девять лет. Который давно умер, похоронен и теперь флиртует с ней из могилы.

Наконец мальчик выбрал карту. Он рассматривал ее секунд тридцать, не меньше, а потом протянул Уне. Она сделала вид, будто возвратила ее в колоду.

— Готово, — сказала она и метнула его карту на стол справа от колоды.

У мальчика отвисла челюсть.

— Бога ради, ты что, никогда не видел карточных фокусов?

— Настоящих — нет. В классе есть мальчик, который показывает фокусы, но очень плохо, — он нахмурился. — Все думают, Трой Пакард такой крутой.

Травят мальчика в школе, догадалась Уна.

— Ну что ж, тогда смотри сюда, — сказала она, раскладывая карты для простейшего фокуса «Перевернутая карта», как делала множество раз для испуганных мальчиков в приемной академии Лестера в бытность секретарем директора. Самых младших и самых напуганных учеников она учила этому фокусу, как сейчас мальчика.

У него были замечательные пальцы, и старания хватало, но напрочь отсутствовала способность пускать пыль в глаза.

— У тебя хитрости ноль, — сказала она. — Лучше не пробуй показывать этот фокус в школе.

— Мировой рекорд по карточным домикам — сто тридцать один этаж.

— Может, тебе стоит заняться этим. Установи новый рекорд.

— Я пробовал.

— Сколько этажей у тебя получилось?

— Одиннадцать.

— На каждый год жизни по этажу

Мод-Люси учила Уну строить предложения сознательно, и в конечном счете та выработала свой стиль, смешав высокий жанр с низким, что вполне соответствовало ее неоднозначному отношению к человечеству

ежним занятиям и решила, что они последовали за Луизой в Великое Неведомое. «Только смотри, не превратись в старого краба, — предостерегала ее Луиза в те последние дни. — Это проще всего». И да, именно это с ней произошло: она превратилась-таки в старого краба.

мальчик признался, что обожает рекорды. Они сидели за столом, ели крекеры в виде животных, и мальчик откусывал поочередно хвост, лапы, голову. Каждый раз в той же последовательности.

— Нет, не спортивные рекорды, — объяснял он. — А рекорды типа… Во-первых, как долго можно вращать монету. Во-вторых, самая большая в мире коллекция карандашей. В-третьих, самый длинный волос в ухе. — Он перевел дыхание. — В-четвертых…