Восстание меньшинств

Цель этого краткого, частично футурологического, а частично, как оказалось, исторического заключения – подвести читателя к выводу о том, что восстание меньшинств есть путь к осуществлению неотрайбалисткой утопии.

Действительно, в Советском Союзе вырабатывался специфический тип человека, для которого были характерны безжалостность и неумолимость в преследовании цели, а также в отношении как к другим, так и к самому себе. Человек не прощал никому ошибки и небрежения в общем деле, но и его собственные ошибки не подлежали прощению, и самое жестокое наказание он принимал как должное, ибо с самого начала знал, что Москва слезам не верит. Это были люди, готовые причинять страдания и боль и готовые к страданию и боли, хотя и не по причине извращенного гедонизма «садомазо», а из высших морально-нравственных и социальных соображений. Разумеется, такой тип не имеет ничего общего с позднесоветским и перестроечным образом «советского человека» (в версии одного известного профессора, чье имя носит социологический центр) – носителя рабского сознания, несамостоятельного в мышлении и действии, навеки запуганного начальством и т. д. Сталинские «садомазохисты» умели совершить и совершали невозможное. Уже в 60-е годы этот тип начал сходить со сцены одновременно с разложением идеологии и государства.

Лучшим примером тоталитарного государства именно в этом последнем смысле был Советский Союз. Первоначально он имел характер государства-движения, то есть в некотором смысле он представлял собой тип сообщества меньшинств, в данном случае меньшинства марксистов-революционеров (сообщество на основе революционной секты), частично увлекших за собой широкие массы, частично подчинивших их своей воле путем насилия. Логика доктрины диктовала социальную структуру и стиль функционирования общественного целого. Одновременно он представлял собой тип общности религиозного движения – это следовало из квазирелигиозного характера марксистской доктрины, как она подавалась и воспринималась в Советской России и в раннем Советском Союзе.
Обе эти черты типа сообщества меньшинств сохранились, хотя в разном объеме, и позднее в условиях сталинского режима. Черты государства-движения в значительной степени исчезли, потому что, с одной стороны, начальная цель движения (осуществление революции и захват власти) была достигнута, а с другой, – Троцкий изгнан и мировая революция снята с повестки дня, хотя и осталась как идеологема. Черты сообщества религиозного движения сохранились: «Ветхий завет» (Маркс) и «Новый завет» (Ленин) дополнились катехизисом («Краткий курс»), существовали семинарии и академия (партшколы и Академия общественных наук), исповедь была обязательна и т. д.

Лучше всего изучать такие – пока еще воображаемые – сообщества на примерах их исторических предшественников. Это так называемые государства-движения, состоящие преимущественно из энтузиастов и революционеров (пример: государство Израиль в первую пору после своего основания), это закрытые для окружающих общины новых религиозных движений («Народный храм», секта Муна, «Колония Дигнидад» и множество других в разных концах света), это, наконец, так называемые тоталитарные государства.

Но ведь совсем другое дело – общество, состоящее из садомазохистов, пусть даже ограниченное и малочисленное (как эстонцы, например). Представьте себе: ведущий ток-шоу на телевидении – садомазохист, выступающие политики – садомазохисты. Но это еще ничего, это не так трудно представить. Но парикмахер – садомазохист, полицейский – садомазохист, чиновник – садомазохист…!

Можно предположить, что будущее за относительно небольшими самоорганизующимися сообществами, основанными на единстве мировоззрений. Разделение труда в них постепенно будет минимизироваться. Структура их будет организовываться по-разному в зависимости от типа «метанарратива», лежащего в основе каждого из них: от идеального равенства до средневековой иерархии, от либеральной демократии до «кровавого» тоталитаризма. Но никто не будет сражаться за права человека, потому что каждый станет жить в том сообществе, которое он для себя выбрал. Основой их жизнедеятельности станут новейшие информационные технологии, не требующие полной гибели всерьез даже в самых крайних обстоятельствах. Борьба за выживание, собственно, и являющаяся конечной причиной насилия в обществе, в связи с технологическим прогрессом сойдет на нет. Насилие виртуализируется и станет не предметом легитимации, а ее средством, т. е. не идеология будет служить орудием легитимации власти, а власть – орудием легитимации идеологии, которой она служит. Другими словами, применять насилие и принимать на себя насилие люди станут не по воле обстоятельств и не для реализации своих садистских и мазохистских инстинктов, а исключительно для подтверждения верности избранным ценностям. Все происходящее будет происходить в реальном времени, т. е. истории не станет, а во всем происходящем не станет смысла»

Выше говорилось, что наука – любимое дитя модерна; пожалуй, по-настоящему любимое и в полное мере кровное дитя эпохи, в котором она безошибочно узнает самое себя, – это не наука вообще, а социология.

Маргинализация, вытеснение на задний план общественной жизни понятия истины и института науки, которые в свое время стали основой триумфальных побед и многовековой экспансии западной цивилизации, неизбежно должны было привести к деградации культуры Запада. Политкорректность явилась, как мы старались показать, главным орудием такой деградации. Общество меньшинств, складывающееся благодаря господству идеологии политкорректности, претендует на имя безгранично терпимого общества, но единственно нетерпимое в нем – это традиционные ценности Запада, ведущие свою биографию от деяний героев Гомера: это величие и доблесть, красота и сила, истина и разум, благородство и свобода, мужественность и женственность и т. д. и т. п. Парадоксальным образом эти ценности соотносятся с тем самым смутно определяемым большинством, которое служит негативным ценностным полюсом в обществе меньшинств.

Итак, численность и разнообразие меньшинств растет и, судя по имеющимся тенденциям, будет расти и далее, а институты демократического общества целиком и полностью стоят на стороне меньшинств. Если они и оказывают какое- то сопротивление (к примеру, препятствуют проведению гей-парадов), то это, скорее всего, арьегардные бои армии морального абсолюта, теснимой мощными силами морального релятивизма (он же аморализм). Если они (институты) останутся верными своей демократической конституции, они обязаны будут перейти на сторону меньшинств. Как это ни парадоксально звучит, чтобы остаться верными, они должны изменить. Чтобы остаться верными демократии, они должны изменить морали. Это описание дилеммы институтов, которые, к слову, морали (выражаясь фигурально) не присягали, а присягали, скорее, демократии. Поэтому не стоит удивляться, что восстание меньшинств есть, по существу, восстание против морали.
Разумеется, даже в отсутствие морали меньшинствам требуется (псевдо)моральная легитимация. Легитимирующую функцию со стороны меньшинств выполняет политкорректность.

Экономика также рациональна и аморальна, что отлично демонстрирует экономический гомункул – homo economicus. Политические институты целиком и полностью выступают на стороне меньшинств. Институциональная логика, как и всякая логика, абстрактна, она имеет дело не с реальными людьми, а с абстракциями. Абстрактнейший продукт этой логики – всеобщие права человека. Субъект этих прав – человек вообще, не имеющий ни национальности, ни цвета кожи, ни пола, ни профессии, вообще ни одного позитивного определения, кроме того, что он – человек