Париж в 1814–1848 годах. Повседневная жизнь

Женщин сюда стали допускать очень поздно — только в 1870-е годы. До этого времени на билетах в партер ставили специальную помету — «не для дам»; позже стали писать — «для дам, но без шляп»

Омнибусом называли четырехколесный экипаж на конной тяге, способный перевезти до 20 пассажиров (впрочем, чаще всего их бывало 14 или 16)

Начнем описание парижского общественного транспорта с фиакров.

На Люксембургские террасы собираются просто одни жители окрестных улиц, которые не за тем сюда ходят, чтобы похвастать богатством своего туалета, но для других, более чистых наслаждений. Обыкновенно здесь бывают люди почтенные, которые занимаются чтением какой-нибудь газеты или книги

Эти «фельетоны» появились в газетах с самого начала XIX века: закон позволял увеличить газетную полосу на треть печатного листа, не платя дополнительного налога, и газетчики воспользовались этим для удлинения страницы. Поначалу в «подвалах» печатались литературные и театральные рецензии, научно-популярные статьи, а на рубеже 1820–1830-х годов газетчики стали помещать здесь новеллы и даже отрывки из новых романов.

Омнибусом называли четырехколесный экипаж на конной тяге, способный перевезти до 20 пассажиров (впрочем, чаще всего их бывало 14 или 16). Считается, что слово «омнибус» происходит от латинского omnibus — для всех. Существовало, однако, и другое, более экзотическое объяснение: якобы в Нанте стоянка омнибусов была расположена напротив шляпного магазина некоего Омнеса, который обыграл свою фамилию в латинской вывеске «Omnes Omnibus» (то есть «Омнес для всех»)

говорили о ее представителях «как о картинах, разысканных в какой-нибудь заброшенной церкви».

Людовик, милостью Господней король Франции и Наварры, всем, кому сие ведать надлежит, шлет свой привет

Когда экипаж остановился на площади, где в 1793 году был казнен ее отец, герцогиня закрыла лицо платком из-за нахлынувших на нее страшных воспоминаний. Н.И. Лорер (впоследствии декабрист, а в 1814 году прапорщик лейб-гвардейского Литовского полка) свидетельствует о реакции парижан:
«Шумные толпы народа, покрывавшие площадь, замолкли, как бы уважая святыню воспоминаний принцессы; но вдруг раздался всеобщий громогласный крик: “Да здравствует принцесса Ангулемская!”»
Оба племянника Людовика XVIII (сыновья графа д’Артуа) — герцог Ангулемский и герцог Беррийский — гарцевали подле королевского экипажа. Сам король в голубом сюртуке, украшенном лишь орденом и эполетами, в широких гетрах из красного бархата, окаймленных золотой лентой, ехал не верхом, как ему бы полагалось, а в экипаже: он был немолод, тучен и страдал от подагры.
Традиция предписывала королю «веселый въезд» в столицу королевства, однако Людовик XVIII, получивший

богине мести — «Эвмениде с бледным челом и кровавым взором». Когда экипаж остановился на площади, где в 1793 году был казнен ее отец, герцогиня закрыла лицо платком из-за нахлынувших на нее страшных воспоминаний. Н.И. Лорер (впоследствии декабрист, а в 1814 году прапорщик лейб-гвардейского Литовского полка) свидетельствует о реакции парижан:
«Шумные толпы народа, покрывавшие площадь, замолкли, как бы уважая святыню воспоминаний принцессы; но вдруг раздался всеобщий громогласный крик: “Да здравствует принцесса Ангулемская!”»
Оба племянника Людовика XVIII (сыновья графа д’Артуа) — герцог Ангулемский и герцог Беррийский — гарцевали подле королевского экипажа. Сам король в голубом сюртуке, украшенном лишь орденом и эполетами, в широких гетрах из красного бархата, окаймленных золотой лентой, ехал не верхом, как ему бы полагалось, а в экипаже: он был немолод, тучен и страдал от подагры.
Традиция предписывала королю «веселый въезд» в столицу королевства, однако Людовик XVIII, получив