Сорок пять

вино – вещь более нравственная, чем любовь.

Расступитесь, господа! Идемте, сударыня! Я отвечаю за все!

в могиле гаснет только жизнь, в монастыре — разум

все ваши слова подсказаны были завистью и злобой. С тех пор прошло часа два, и за это время зависть и злоба не могли иссякнуть в вашем сердце.

Да, а это значит, что я наделен всеми ими, но это сопряжено для меня с невыразимым стыдом и злосчастьем: я начинаю обожать женщину, как только она полюбит другого; я люблю золото, когда его трогает чужая рука; я жажду славы, когда она дается другому. Я пью, чтобы разжечь в себе злобу, то есть чтобы она внезапно обострилась, если уснула во мне, чтобы она вспыхнула и загорелась, как молния. О да, да, вы верно сказали, господин де Карменж, я глубоко несчастен.

– Как бы высоко я ни вознесся, как бы глубоко ни пустил корни, надо мной всегда будет кто-то еще высший, и от этого я буду страдать, а снизу до меня будет долетать, раздирая мне слух, чей-нибудь насмешливый хохот

– Хотеть и сделать – две разные вещи

Король, устав от игры с собачками, играл теперь в бильбоке.
Д'Эпернон напустил на себя вид озабоченного делами человека. Но король, поглощенный своим важным занятием, не обратил на это ни малейшего внимания.
Однако, видя, что герцог хранит упорное молчание, он поднял голову и окинул его быстрым взглядом.
– В чем дело, – сказал он, – что еще приключилось, Ла Валетт? Умер ты, что ли?
– Дал бы бог умереть, сир! – ответил д'Эпернон. – Я бы не видел того, что приходится видеть.
– Что? Мое бильбоке?

Все потеряно, и честь в придачу

Три мушкетера и д'Артаньян совершают свои подвиги в атмосфере оптимизма, человеческой радости и бодрости духа. Этот оптимизм — естественный удел тех, кто храбр и великодушен, кто ценит дружбу, кто готов спокойно отвернуться от груды бесчестно приобретенного золота