Повинная голова

Когда человек уже не в силах ничего сделать, он еще может заявлять о себе.

мир наваливался на него всей своей тяжестью, едва он переставал заниматься любовью

Выплевывая накладные ресницы, чувствуя во рту жирный привкус помады и туши, вы ищете, куда бы прильнуть губами, чтобы в рот не попала какая-нибудь химия. Что-то вдруг вспенивается под вашими поцелуями или отдает маслом, вопреки известной поговорке, ибо идет все отнюдь не как по маслу. В итоге вы получаете удовольствие лишь оттого, что все же учинили некоторый беспорядок.

Кон, я тебя буду ждать всегда, всю жизнь, пусть даже это продлится целый месяц или два.

Рикманс молчал. Нет, он не станет себя компрометировать. Пикассо, рисовавший всякие мерзости, считается величайшим гением эпохи. Неру провел пятнадцать лет в тюрьме и превратился в национальную легенду. Лумумба, воровавший деньги на почте, объявлен пророком и мучеником. Христос, который был врагом существующего уклада, превратился в столп существующего уклада. Гоген, заразивший сифилисом несколько сотен таитянок, имеет сегодня в Папеэте лицей своего имени, музей своего имени и улицу своего имени. А жандармы Клаври и Шарпийе оказались мерзавцами в глазах потомков

Истина состоит в том, что каждый человек — Атлант и несет на своих плечах бремя мира. Как от него освободиться? За этим вопросом таится несбыточная мечта — умыть руки. Когда Кона спрашивали, откуда у него такая страсть к танцам, он отвечал: «Я не танцую. Я топчу». Говорят, в России был такой случай: в местечке после погрома подобрали умирающего еврея, его грудь была рассечена шашкой. Кто-то спросил: «Тебе очень больно?» Он ответил: «Только когда смеюсь».

Как-то утром она молча перегладила все его вещи и аккуратно сложила в небольшой чемодан, который сама же купила накануне. При известной доле воображения можно было бы подумать, что она страдает.
Потом нарядилась в свое лучшее платье, красное с синими цветами.
— Ты куда собралась?
— Пойду потанцую.
Она страдала действительно.

«Пошатнувшийся от брошенного камня уже двести тысяч лет шагал, прежде чем услышал крики ненависти и презрения, которыми его хотели застращать»

Вот что я тебе скажу, Либхен. Пока мужчина и женщина друг друга не знают, они могут друг друга любить.

Он улыбался.
— Я хочу тебе кое-что сказать… Меева. Невинность обрести вновь нельзя… И знаешь почему?
Она ждала.
— Потому что ее нельзя потерять.