Кошачья голова

губами и ехидно смотреть на меня:
— Уйду, когда захочу. Никогда! — И она гаденько рассмеялась на вдохе. — Сам позвал, вот и пришла. А сидела, долго сидела, сидела. Два года напрасно ждала-сидела, пересидела. Еще четыре досидела. Дождалася! Позвал!
— Ничего я не звал, прекрати!
Я поискал глазами, чем бы в нее запульнуть, схватил подушку и уже примерился, когда сестра быстро, как какая-нибудь ящерица, показала мне язык (на мгновение даже привиделось, что он раздвоенный), крутанулась на кресле и замерла.
Все еще сжимая подушку в руке, я осторожно встал и тихонько подкрался к Алине.
Но устраивать подушечный бой что-то совершенно расхотелось. Алина сидела, уставившись в одну точку, с бледным, каким-то заострившимся лицом, а по ее лбу скатывались капельки пота

Алина вдохнула и тут же закашлялась, будто поперхнувшись. Я уже хотел мстительно со всей дури шлепнуть ее по спине, но тут она выпрямилась и взглянула на меня.
Лицо сестры вдруг приняло какой-то странный, хитровато-недобрый вид. Даже губы будто утончились, и на лицо легла тень, хотя освещение в комнате оставалось таким же, как раньше.
Вот как она так умеет противно делать? Тренировалась, что ли, перед зеркалом?
Не своим, тоненьким голоском она просвистела:
— Барабулька. Вона как я умею говорить. Йой, ёшки-ёшки-ёшки-йой! А вот, а вот, а вот. А ты не могешь. Тпру-у, пру-у. Бз-з-з! Бз-з-з! Дурачина! Дурачина! Теперь я здеся буду жить.
У меня неприятно засосало под ложечкой. Так иногда бывает, когда понимаешь: сейчас тебе сделают пакость. Вызовут к доске отвечать тему, в которой плаваешь как топор. Или незнакомые пацаны прикопаются. Или не туда нажал на всплывающем окне, и у тебя на глазах начинается удаление сделанной за несколько месяцев работы.
— Пожалуйста, не надо так. Ты так правда на одержимую похожа. — И добавил после паузы, чтобы она поняла, что не шучу: — Даже страшновато.
Сестра продолжала улыбаться тонки